Предупреждения:
Пока зима и событий на реках негусто, буду потихоньку публиковать главы из своей "Кедровой шишки". Сразу оговорюсь, что к подводной охоте они отношения не имеют, а к охоте вообще - вполне. Немного предыстории появления рассказов. Около года я был в командировке в Кодинске Красноярского края. Там и подружился с Андреичем - рыбаком и охотником, изумительным рассказчиком и вообще, хорошим человеком. Много времени с ним мы проводили вечерами за чайком и шахматами после работы, ездили на рыбалку, иногда отмечали праздники и удачную рыбалку ушицей под водочку. И его истории не кончались никогда. Я его просил записывать, но он ленился. В душе он был поэтом, даже издавался. Потом я уехал и дома стал думать, как бы не забыть эти истории. Что-то записал, появилась идея объединить события в некое целостное повествование, объединить героев, попробовав из лоскутков пережитого сшить "одеяло". Всё откладывал. А когда пришло известие, что умерла супруга Андреича, и сам он тяжко заболел(онкология), то работу свою я ускорил, отложив неотложные дела. Нашел возможность отправить Андреичу отпечатанный на принтере экземпляр повести за месяц-полтора до его смерти... Друзья потом рассказали, что он не расставался с этими листками до самого конца. Придёт в гости, ослабевший уже, сидит в кресле, вслух читает, посмеивается, весь в себе... Потом получаю письмо от его дочери с грустным известием. Андреичу было 60. Лена писала, что всё про вас с Олей(жена прилетала в Кодинск меня проведать) вспоминал. И стихи написал последние. Похоже, тебе...
Есть нежная мечта, но как её достичь?
Она проста - пожать бы твою руку,
В глаза бы посмотреть, подумать и постичь
Бессмысленную жизнь как тайную науку
Давно тебе я писем не писал.
Прости мою забывчивую старость.
Ты многое мне, многое прощал -
Златая доброта от этого осталась...
У меня в жизни было и есть много хорошего, за что надо бесконечно Бога благодарить, но эта Дружба, которая сродни Любви стоит особняком. И если я и могу себя чем-то утешить, то, пожалуй, тем, что в самые последние дни мы были с Андреичем вместе, хоть и разделяло нас 5000 верст.
Ну вот, вроде высказался. Буду рад, если кому-то понравится и услышать отзыв. С уважением А. Топорищев.
Кедровая шишка (были)
В начале было слово. И этого уж никто не оспорит. Слово, сплетенное из горстки букв (которых, вроде, так ничтожно мало), сложенных в узорчатые нетленные своды необыкновенных и простых житейских историй, слово, которым так щедро делится со мной этот умный, лукавый, еще не старый забайкальский мужик, улетая мыслью, воображением в те благословенные места своей родины, где чист воздух, нет старости и болезней и так много впереди.
Юрий Андреевич Шелопугин – невысокий, крепкий дядька, охотник, рыбак, влюбленный в природу и свой край, простой шофер, исколесивший всю страну и не нашедший места в ней краше Забайкалья.
Мы сидим на берегу засыпающей Ангары. Здесь в небольшом городке в 12 верстах от ее берега, он и осел последние 15 лет, не оставляя мечты вернуться к старости в те места, где прошла лучшая половина его жизни. Догорает костер, мы ставим на угли котелок с остатками чая, а Андреич продолжает плести волнующие сети своих воспоминаний.
Сыплются его рассказы сладковато-смолистыми орешками-четками из кедровой шишки…
БАНЬКА ПО - ЧЕРНОМУ
« Благослови меня Бог.
История эта случилась в далеком 1954 году, прошло много лет, но я помню ее во всех подробностях – настолько она необычна и поразительна. Придумать такое никому не дано, даже мне, и прочитав далее описанное мною, ты скажешь: «Да, это, видимо, все же правда.»
Стояла чудная Забайкальская осень – конец сентября. Я, тогда совсем еще мальчишка, с напарником Вовкой , выйдя с «орех», за 3-4 суток собрались снова в тайгу на сезон охоты. На трех навьюченных лошадях заехали в свое охотничье угодье – в вершину речки Голубой Жарчей. Уставшие и измученные трех дневным переходом, мы разгрузили лошадей, наскоро поужинали и легли спать. Наутро, свежие и отдохнувшие, сделав все дела, отправили обратно лошадей с нарочным – Вовкиным младшим братом, а сами решили устроить баню. Надо оговориться, что дней за 10 до нас здесь побывал мой отец; подправил зимовье и сделал много других полезных вещей, а еще поставил 40- литровую флягу браги. С нее-то и начались все наши беды. Фляга браги была плотно прикопана у дровника. Занесли мы ее в зимовье, попробовали, конечно, и после дегустации счастливые и довольные жизнью, пошли топить баню.
Ручей, бегущий с гольцов мимо нашего зимовья, метрах в 500-х ниже широко разливался по золотистому песку и здесь у нас была «баня» – 200- литровая бочка, брошенная еще давно геологами. Мы 3 года назад поставили ее на камни – всего и долов. Стен, конечно, не было. Я налил в бочку воды, а Вовка наготовил дров и разжег под ней костер. Мы разлеглись на песке и грелись последним теплом уходящей осени. Было все еще жарко (мы были в одних трусах). Наши 4 зверовые собаки-одногнездки еще с утра ушли в тайгу, и мы с нетерпением ждали, когда услышим их голоса и потом будем по далекому лаю определять – на какой «отстой» они ведут зверя – (изюбра). Мы нагрели воду в бочке до 40[font="symbol;"]°[/font]С, полоскались, поливая друг друга из ведра. Такая вот процедура.
Помывшись, пошли к зимовью и в это время услышали отдаленный лай собак. Сердца наши забились радостно, но открытая дверь зимовья насторожила. Подойдя шагов на 40, мы услышали в зимовье шум – что-то бренчало, звенело, хрипело, потом раздался громкий рев. Он долго не прекращался, вылетая из зимовья то низкими, то высокими тонами. Мы сразу все поняли – там был медведь. Пораженные такой наглостью, мы стояли и не знали, что делать. А надо напомнить, что всю одежду мы оставили в зимовье. Недолго думая, мы ретировались в баню», чтобы там все обдумать и принять решение. Была надежда, что зверь, которого гнали собаки, пойдет и пойдет и на «отстой» не встанет. Собаки вернутся и тогда, Миша, держись! Теперь мы неустанно следили за ходом собак по их отдаленному лаю. Вот изюбр прошел первый «отстой» , второй, третий и вышел на второй круг. Начинался изюбриный гон (к этому периоду изюбры сильны и выносливы как никогда), но и собаки, соскучившиеся по тайге, не знали устали и пощады. Наша с Вовкой судьба сейчас зависела от того, кто в этом поединке жизни и смерти сдастся первым. Если изюбр – мы пропали, потому что без оружия (оно находилось в зимовье) нам самим медведя из зимовья не выжить, а собаки будут держать зверя не менее 2-3-ех суток, если сдадутся собаки – они вернутся, и мы спасены. Мы еще целый час или более следили за гоном, по слуху мы определили – вот они подошли к ближнему, от нас километрах в 5-ти, «отстою» и встали. Все – мы пропали. А медвежий рев по-прежнему доносился из зимовья. Мы лихорадочно начали готовить дрова, понимая, что ночь нам придется провести у костра: голым и несчастным.
Нарубив лапника, сделали навес, перед ним разожгли «нудью». Уже начало темнеть. Хотелось курить, да в придачу нас мучил голод. Огонь разгорелся и под навесом стало тепло и уютно, но иголки лапника, который нечем было застелить, кололи наши голые тела и досаждали непомерно. Вовка был богатырского телосложения, поэтому он положил топор рядом с собою, а я лег так, чтобы он (Вовка) оказался поближе к медведю. Еще некоторое время мы слушали отдаленный лай собак, рев медведя, но, утомленные всем пережитым за день, вскоре заснули. Перед тем как зевнуть я подумал: « Если медведь ночью нападет на нас , то пока они с Вовкой будут биться , я спрячусь в бане, т.е. в бочке – там искать меня медведь не догадается.» В последний раз открыв глаза , я увидел как из-за гольца вынырнула большая луна, по ее стальному блеску я понял – морозы рядом – с чем и уснул.
Мне снилось будто неприступные скалы гольца рушатся, я хочу убежать, но не могу даже шевельнуться, а кто-то торопит меня, кричит мне: «Убегай! Убегай! Убегай!». Наконец, мое сознание начало пробуждаться. С трудом соображая, где я и что со мною, я окончательно проснулся и был поражен увиденною мною картиной. По-прежнему у моих ног горела «нудья», высоко в небе висела до того яркая луна, что вокруг было светло как днем. На небольшой поляне, окруженной лесом, прямо передо мною друг против друга стояли два существа – медведь и человек. «Битва Богов», – почему-то пронеслось в моей голове. Страшным ревом ревел медведь, человек кричал: «Убегай!». Поляна была залита каким-то неестественно синим светом, иней на траве переливался изумрудами всех цветов, а посреди этого сказочного мира вилась сама смерть. Ничего уже не соображая, я кинулся вперед и встал рядом с Вовкой. Левое Вовкино плечо и рука до локтя – сплошная рана, в правой – топор. Наискось по его лбу висели клочья кожи и кровь заливала ему глаза. Морда медведя была изрублена и он смотрел на нас как-то боком – видимо правый глаз Вовка ему выбил (так оно потом и оказалось) и лапой он часто дотрагивался до глаза и ревел при этом. Всю эту картину я увидел мгновенно, когда оказался рядом с ними. Обнаружив перед собой двух противников, медведь до того опешил, что даже перестал орать. Он растерялся и стоял, не шевелясь. И все же он не отступил, сделал 2 шага , мы шагнули вспять.
- Держись за мной, – сказал мне Вовка.
Постепенно медведь отгонял нас от бани вниз по ручью, по берегу которого вилась тропа. Неожиданно медведь повернул назад и быстро ушагал вверх. Вскоре мы услышали как загремела наша баня.
- Вот надо же, какая сволочь, - сказал Вовка, скрипя зубами от боли.
Быстро нарвав листьев бадана, я приложил их к ранам. Боль, видимо, начала стихать,
и Вовка перестал стонать.
- Ты знаешь, - сказал неожиданно он, - от него пахло брагой.
- Как? – только и мог вымолвить я.
- Да, это точно. Он был пьяный, - сказал Вовка, - эта сволочь выпила нашу бражку.
Ударение он сделал на слове «нашу». Напряжение пережитого за последние часы неожиданно вылилось в смех, не в простой смех, а, я бы сказал, в смех божественный. Мы захлебывались, давились этим смехом, он лез из нас живым существом, лез бесконечно. Вовка хохотал, лежа на спине, я же ползал вокруг него, падая то на один бок, то на другой, грудь давило, разрывало смехом, сознание мутилось, мы погибали, а смех не кончался. Руки и все лицо мое были залиты слезами смеха. Картина – медведь сидит в охотничьем зимовье и пьет из 40-литровой фляги брагу – вызывала во мне новые приступы с ума сводящего смеха. Сколько это продолжалось – я не знаю. Но наконец, утомленные, обессиленные, мы замолчали, погрузившись в мох, не в силах пошевелиться. Я прожил долгую жизнь, мне много приходилось смеяться, но так больше – никогда. Видимо, такой смех нужно заслужить, выстрадать. Прийти в себя нам помог холод. Надо было что-то делать и мы придумали, нас просто осенило и мы сказали враз:
- Идем во вторую баню.
Отсюда до второй нашей пещерной бани было не более одного километра. Надо было спешить, т.к. луна через полчаса скроется за хребтом. Определив направление, мы двинулись вперед. Вы только представьте себе эту картину: глухая тайга, ночь, и 2 голых мужика бредут от дерева к дереву, как призраки. По «кичигам» ( на местное наречии - разворот Большой и Малой Медведиц ) я прикинул – было 3 часа ночи. Мох под ногами хрустел замерзший, и ноги наши уже ничего не чувствовали. Оставалось совсем немного, когда скрылась луна. Сразу непроглядная тьма окружила нас, и вдруг сзади совсем недалеко, раздался медвежий взрев. Биться в кромешной тьме – гибель, другое дело, если бы у нас были охотничьи ножи, тогда еще кто кого, а с топором во тьме бесполезно. Мы прибавили шагу сколь могли. Медведь настигал нас, его зоркий глаз видел в темноте нас как днем, но он не спешил – знал, что деться нам некуда, это нас и спасло. Выросшие в тайге люди с удивительной точностью определяют свой путь, и никогда не ошибутся, идя к цели. Мы на этот раз превзошли самих себя, оказались точно перед узким лазом в пещеру, где была наша вторая баня. Пропустив меня вперед, Вовка заполз мгновенно следом. Через 3-4 метра от входа силы покинули нас, и мы лежали ничком не шевелясь. Мы знали – Мишке не пролезть в узкую щель между камнями. Около наших пяток орал наш выпивоха-преследователь, но мы уже не обращали на это внимания, он был теперь нам безопасен. Медведь скреб когтями смолу, ревел, обозленный, что человек так ловко обманул его. Впереди нас шипел и пузырился «Маленький Ямар» - целебный источник. Мы поползли к нему и лежа припали губами к его живительной волне. (Такие целебные источники встречаются по тайге нередко, аборигены зовут их «Ямар», т.е. живой, дающий жизнь, дарящий жизнь ). Мы пили долго, с отдыхом и чувствовали, как силы восстанавливаются в нас. Еще с прошлого года здесь был большой запас лучины, ( правильно «лучье», т.е. лучины, надранные из пня, пропитанного смолой), спички и может что еще оставил отец, обязательно побывавший перед этим здесь. Я нашел все, зажег лучье и начал обрабатывать Вовкины раны – промыл их ямаровкой, а лоскут кожи на лбу аккуратно расправил и прижал ладонью, положив Вовку на спину. Вскоре тот уснул. Медведь перестал орать, но не уходил; мне был хорошо виден его горящий глаз, он наблюдал за нами. Временами глаз исчезал, это значило, что медведь обследует все вокруг, ища другой вход в пещеру.
Как велика пещера, не знал никто, но далее она, довольно высокая, постепенно расширяясь, уходит неизвестно куда.
Метрах в 40 от входа «пол» пещеры начинает резко уходить вниз и между «урью» (сталактиты или как их, такие же висят на потолке) приходит к озеру, которое бесконечно, вода в нем очень теплая, пахнет серой, пить ее нельзя. В пещере всегда тепло, и зимой, и летом одинаково. Здесь мы купаемся, часами проводя время в этом природном бассейне. Зимой мы приходим сюда с ночевкой, несем еду, брагу и прочее, с нами приходят наши собаки, они любят купаться, потом резвятся на берегу и без злобы грызутся меж собою. Здесь есть и ложе из лапника. Постель, которую мы каждый год меняем. Нынче отец уже заменил ее, там Вовка и спал. Он вздрагивал, вскрикивал и ругался – «сволочь». В деревне нашей, отгороженной от цивилизации сотнями километров непроходимой тайги, даже взрослые не знали мата – «сволочь», «гад», «непуть» и тому подобные слова не говорили при детях. Прости, я отвлекся, но как-нибудь в других рассказах…
Я хотел спать, но крепился, потому как приготовил нашему мучителю сюрприз – нагрел чуть не докрасна камень с кулак, нашел старую раковину, но медведь куда-то ушел… Но вот я услышал сопенье и в чреве лаза сверкнул его злобный глаз. Поддев раковиной, я кинул раскаленный камень, медведь схватил его на лету и буквально захлебнулся, подавился, захрипел. Потом отпрянул от лаза и исчез, треща валежником. «Вот непуть», – смеялся я, но сон уже одолевал меня. Я лег рядом с Вовкой и мгновенно уснул.
Разбудили нас собаки, они топтали нас, облизывали, визжали, мы обнимали их и ласкали. Поняв, что мы живы и все хорошо, собаки сорвались и исчезли.
Мы выползли из пещеры. Яркое солнце слепило глаза, пели птахи, дробь дятлов оглашала тайгу. Жизнь кипела, шла своим чередом. Совсем недалеко со свирепым лаем работали собаки. Мы немного постояли, привыкли к свету и пошли к зимовью. Я не буду утомлять вас описанием увиденного нами разгрома, скажу лишь, что все было не так страшно, как мы ожидали, и вполне поправимо. Одевшись и взяв карабин, я пошел к собакам, а Вовка остался на зимовье.
Собаки-одногнездки – это не какая-нибудь свора, сброд, это - сама сила, мощь и свирепость, такие собаки не уступят никому и всегда победят. Попарно зажав медведя с двух сторон, они прижали его к дереву, и он не мог от них отбиться. Я подошел к нему шагов на 8, держа карабин в опущенной руке, я не боялся – знал, что собаки не дадут ему сделать и шага в мою сторону. Мы встретились с ним взглядом. Что он прочел в моих глазах? Наверное, уверенность и спокойствие, но злобы в глазах моих он не увидел. В его единственном глазу горела злоба. Удар топора оставил жуткий след через его правый глаз, еще несколько таких же было на его морде, вся голова его была в крови. Раны от топора покрывали его грудь и лапы. Он замер и уже не обращал внимания на собак, он все понял – пришла расплата. Я же любовался им – это был огромный красавец, темно-коричневая шерсть на солнце блестела, сила и мощь исходили от него и покоряли. Сколько времени потребовалось природе, чтобы создать такое величие и красоту? Он уже не смотрел на меня – его взгляд ловил последние мгновения кипящей вокруг жизни и, наконец, остановился в направлении синеющего льдами вдали гольца Зуль-Зубар. (Когда-то я охотился там на манулов – огромных диких кошек, похожих на барсов). Я цыкнул на собак и, приученные подчиняться, они отступили.
- Прости меня, - сказал я, - что бросил в тебя горячий камень. Это, конечно, нехорошо.
Ты разломал нары, стол, разворочал печку – это хорошо? Ты хорошо делал, когда гнал нас ночью по тайге, по морозу голых? Тоже нехорошо…
Он слушал меня, не шевелясь – злоба исчезла из его глаза – он смотрел обреченно, спокойно и гордо. Тяжелый вздох…
Тяжелый вздох потряс его могучую грудь. Картина медвежьего пьянства мелькнула перед глазами – я улыбнулся. Я хотел ударить не целясь, с бедра и знал, что не промахнусь . Пуля поразит точно. Но рука моя дрогнула, я убрал палец с курка, закинул карабин на плечо, повернулся и пошел к зимовью. Собаки шли следом. Отойдя на приличное расстояние, я оглянулся – медведь уходил прочь. Но вот он остановился, оглянулся, мы еще раз встретились взглядом и долго смотрели друг на друга…»
Рассказ этот Андреич целиком записал сам и выслал мне в рукописи, в нем ничего не изменено. Больше его вдохновляют стихи (он их написал немало, много печатался) и потому взял я на себя нелегкий труд изложения тех историй, которыми баловал меня Андреич целый год, пока я был в той далекой командировке. Год, подаривший мне настоящего друга, год, наполненный теплотой общения с этим человеком и его добрейшей супругой Клавдией Ефимовной. Было холодно той зимой на Ангаре, но было тепло в их уютной квартирке на «самстрое». Тем теплом, которое не могут отключить даже самые чубатые чубайсы на свете. Ездили мы с ним той зимой, весной и летом на ельца, окуня и хариуса, приносили много и после каждой поездки вечерами у него дома жарили рыбу, пили чай и не только, курили и резались в шахматы.
Рассказывал он мне много и охотно, знал тьму историй, с ним и с другими происходивших, а память и дар изложения у него такие, что оставалось только в рот смотреть да дышать забывать. Сколько я его ни просил все это записывать, он только отмахивался: «Не лежит у меня, Альберт, душа их записывать, ты уж давай сам, как умеешь, а я тебе лучше еще расскажу, стихи - другое дело. А рассказы писать я не мастер.».
Начнем, пожалуй, авось что-нибудь из этого да получится… И на всякий случай прости, Андреич, если что-то я подзабыл или напутал в твоих бесподобных монологах.
Продолжение следует.
Сообщение отредактировал AltArt: 13 December 2016 - 22:12
